Говорят, о Калигуле Миронов и Някрошюс думали еще в 2003−м, во время репетиций „Вишневого сада” — то была первая работа знаменитого литовца с русскими артистами. Эпитет „знаменитый” — не красивое словцо, а констатация факта. 58−летний Эймунтас Някрошюс — самый выдающийся режиссер, появившийся на постсоветском пространстве за последние десятилетия.

Учившийся режиссуре у Андрея Гончарова в ГИТИСе, но всю жизнь работающий в Литве, Някрошюс подарил театру, быть может, самые тонкие трактовки сюжетов Пушкина, Гоголя и Чехова. Это режиссер-философ, в спектаклях которого каждый предмет способен к мгновенным превращениям, а тайная суть происходящего может передаваться с помощью детской игры. Он был и остается одним из главных кумиров и для российской публики, и для наших артистов.

Как корабль обрастает ракушками, так и актер — штампами. Репетировать с Някрошюсом — значит, согласиться на то, что по тебе пройдутся наждачной бумагой, безжалостно сдирающей все актерские клише, манеры и приспособления. Две недели репетиции шли в Вильнюсе и полтора месяца — в нетопленном зале Дворца на Яузе (там и сыграли премьеру, поскольку ремонт в помещении Театра наций еще не закончен). О результате судить рановато — такие масштабные „полотна”, как „Калигула”, обычно дозревают после премьеры. Но уже сегодня можно сказать, что таких Евгения Миронова, Игоря Гордина (слуга Геликон), Александра Девотченко (литератор Кирея) и Марии Мироновой (Цезония) мы еще не видели. Их не сразу узнаешь, хотя никакого особого грима в спектакле нет. Костюмы, созданные женой и постоянным соавтором Някрошюса художницей Надеждой Гультяевой, лишь едва намекают на античность. Как и декорации их сына Марюса Някрошюса, соорудившего на сцене копию триумфальной арки из листов шифера, а рядом с ней тоже из шифера сложенную собачью будку. Все перемешано в этом „древнем” Риме: триумф и провал, коварство и преданность. Как перемешаны в самом Калигуле любовь к искусству и бессмысленная жестокость, страстный порыв к свободе и неудержимое стремление к насилию.

„Править, значит, воровать, — изрекает Калигула. — Это можно делать по-разному, но я хочу воровать открыто. Все мои подданные виновны в одинаковой степени, потому казнить я буду в порядке свободного списка”.
Если выпало в империи родиться

В описаниях этого императора древние историки расходятся: одинокий юноша, тронувшийся умом после смерти сестры, знаток искусства, покровитель поэтов и кровавый сумасброд, обожавший театрализовать свои злодейства.

Пьесу „Калигула” Альбер Камю написал в 1938−м. Ее главный герой, конечно же, получил черты тогдашних великих диктаторов. Остальные персонажи пьесы походят на марионеток (в ремарках к некоторым сценам Камю указывает, что их могут разыгрывать не люди, а куклы). Они изо всех сил подыгрывают тирану, но втайне плетут заговоры, то и дело признаваясь друг другу, что чувствуют в самих себе черты Калигулы. Конечно, в 1945−м, когда пьеса была впервые поставлена, она воспринималась совсем иначе, чем сегодня.

Калигулу в новом спектакле то и дело кидает в крайности, но всех своих прихотях он театрален до кончиков ногтей. Никак не разобрать, каков он на самом деле — тонкий игрок, лишь прикидывающийся изувером, или изувер, не лишенный природного артистизма. Взгляд исподлобья, чубчик, гладко зачесанный вниз — вылитый Гитлер, только без усов. Чубчик вверх, удивленно распахнутые глаза — современный панк, вдохновенно рассуждающий об искусстве.

Никаких прямых политических аллюзий в спектакле нет, но он, конечно же, не только о талантливом парне, ошибочно полагавшем насилие путем к свободе и зашедшем в тупик. Скорее, о том „зараженном” поле, которое окружает любого тирана и губит всех без разбора. Самое ценное в этой новой, еще не полностью сложившейся постановке Някрошюса — это сочувствие к юности, мечущейся в поисках себя. За малым исключением все актеры, как и их герои, молоды. Каждый стоит перед выбором, и каждого жизнь корежит по-своему. Кто-то, как Цезония, становится сообщником Калигулы — и жестокость испепеляет не только душу, но даже внешний облик. Впрочем, как уже было сказано, сохранить себя здесь не дано никому: ни сторонникам тирана, ни его противникам. К финалу не стал частью безликой толпы убийц, вооруженных поблескивающими, как клинки, осколками зеркала, лишь юноша Сципион (отличная работа Евгения Ткачука), до хрипоты отстаивающий свое право не участвовать в заговоре и спешащий из Рима прочь. В общем, все как в „Письмах римскому другу” Бродского: „Если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой провинции, у моря”.